Хлебная карточка и борщ из хряпы • Глянцевый журнал «Элитный квартал"

Хлебная карточка и борщ из хряпы

В январе 2019 года наша страна отметила 75-летие со дня полного снятия блокады Ленинграда. Ярославль принял сотни тысяч жителей блокадного Ленинграда, в числе их была и Мария Сергеевна Петухова, а тогда – Маша Бучкина, которая совсем девчонкой в дни блокады трудилась на оборонном предприятии Ленинграда наравне со взрослыми.

Родилась Мария Петухова – Маня Бучкина – в деревне Мелехово Угличского района 14 апреля 1926 года. В большой крестьянской семье была она самой младшей: у нее было три брата – Иван, Андрей и Константин и сестра Ольга.
— Наша мама была бойкой, завербовалась на стройку, и мы уехали в Ленинград, – вспоминает она. – Начиналась Финская война. Мы жили на Обводном канале между Варшавским и Балтийским вокзалами. Родители работали, я училась в школе.
Мария успела окончить семилетку, когда папа начал сильно болеть. Тогда родители приняли решение уехать под Ленинград, в Поповку: там жил старший брат Марии Иван. В Поповке их и застала война.

Страшные события первых дней войны Мария помнит как во сне. Как будто кадры кинохроники: гудящие в небе над Поповкой самолеты, бегущие куда-то люди, босые девочки в разорванных платьях гонят стадо коров в сторону города. Девочки кричат, что коровы умрут, если их не подоить, и женщины спешат на помощь. Девочки засыпают прямо на земле, гнать коров им еще далеко.
— Войну я запомнила хуже, чем ужас этих первых дней, – говорит Мария Сергеевна. – Настолько все это было страшно.
Брат Иван приезжал из Ленинграда каждый день, рассказывал, что делается в городе. В начале августа 1941 года немцы подошли уже вплотную к Поповке, брат стал уговаривать маму ехать в Ленинград: тогда казалось, что там будет безопасно, потому что город фашистам не сдадут. Выйдя утром из дома, Бучкины увидели зарево в полнеба. В той стороне было Бологое. Отец в то время не вставал с постели, и мама отказалась оставить его. Собрала Мане в дорогу бельишко, сообразила даже зимнюю одежду положить, дала валенки. С трудом Маня и брат смогли сесть на поезд, так много людей хотело попасть в город.

— Приехали, а Ленинград-то меня и не пускает! Проходят только те, кто там живет по документам. Но Иван, как начальник пожарной команды, прошел и меня провел, – продолжает вспоминать Мария Петухова. – Весь город был замаскирован: закрыты сеткой и мешками окна домов, памятники, статуи. Иван повез меня к другому брату – Андрею. Там встретили не радостно: кому во время войны нужна девчонка? Но Андрей сказал: «Она моей фамилии, значит, хлебную карточку получит». Так я и осталась. Андрей был на казарменном положении, работал на военном заводе и уходил на всю неделю. Его жена Елена целыми днями была на работе. Хозяйство было на мне: я гуляла с двухгодовалой девочкой, бегала на Невский покупать по карточкам продукты. Вместе с другими ребятами дежурила на крышах.
… Начинались морозы. Ходить за продуктами стало тяжело. Маша добиралась только до ближайших магазинов, а в них мало что привозили. Немцы постоянно сбрасывали над городом листовки. Поднимать и читать их не разрешалось, но дети не думали о запрете. «Доедите бобы, получите новые гробы» – прочитали они на подобранном листке и стали смеяться: бобов в осажденном городе они даже не пробовали.

В начале декабря чувство голода не покидало ни на минуту. Стало совсем холодно, печки в доме топить было уже нечем: дрова закончились. Даже за водой до Невы добираться стало тяжело, собирали во дворе снег и растапливали его. Брат Андрей оставил свою хлебную карточку дома, говорил, что будет питаться в рабочей столовой. Позднее выяснилось, что там не кормили. Однажды его жена Елена заявила, что Маня их объедает. Андрей выслушал и ушел. Вернулся на следующий день совсем больным, на заводе дали направление в больницу. Сестренке он успел шепнуть, чтобы она шла на завод: смог устроить ее в цех, хотя ей не было еще 16 лет.

— Так началась новая жизнь, – вздыхает Мария Сергеевна. – На заводе мне дали рабочую хлебную карточку, и брат велел не отдавать ее Лене. Как будто знал. Елена потребовала карточку сразу, а когда я отказалась, то велела выметаться. Я так и выскочила, как была, в ботинках, а идти-то некуда! Стою и плачу. Постучалась к соседям, они пустили переночевать и посоветовали проситься в рабочее общежитие.
Койку в общежитии получить было непросто, но делать нечего – директор завода подписал приказ. Отправилась Маня Бучкина в дальний конец завода, где еще до войны было построено огромное здание для хозяйственных нужд. На втором этаже стояли топчаны, на которых спали по двое. В конце цеха – буржуйка. У печурки, конечно же, свободного места не было, Мане достался топчан у самой лестницы. Она получила охапку сена, байковое одеяло. Проснулась утром: ни поесть, ни попить – ничего нет. Отправилась на работу. Цех поразил девочку: просторное помещение, где на стенах висели портреты рабочих, горел электрический свет, и гудели станки. Близко к станкам работающие на заводе девочки не подходили: опасно. Их обязанностью было выметать металлическую стружку и увозить ее на переработку.

— Было так тяжело, наберешь стружку и с места тачку не сдвинешь! – вспоминает Мария Петухова. – Мы знали, что работаем для фронта. На погрузку готовой продукции нас не пускали: военная тайна.
Самым большим удовольствием в эти дни были моменты, когда в цех привозили чан с обедом – борщом из «хряпы». Кто сейчас помнит, что это такое – «хряпа»? Только те, кто пережил страшные дни блокады, могут рассказать, что это практически несъедобное месиво делалось из перемороженных, оставшихся на поле верхних капустных листьев. Грубых, жестких. «Зубами не угрызешь», – говорит Мария Сергеевна. Раздав обед рабочим, чан можно было вылизать до блеска. Не раз после войны Мария Петухова думала, что этот чан спас ей тогда жизнь.
Вскоре в больнице умер брат Андрей. На заводе Мане дали лошадь с телегой, старший брат в мерзлой земле выкопал могилу. По дороге с кладбища Маня и Иван увидели, что по карточкам дают горсть вермишели – для блокадного времени событие даже удивительное! Выкупили ее и прямо сухую грызли, пока шли ночевать к Елене. Там помянули Андрея, попив водички.

— Было очень страшно без брата, – вытирая слезы, вспоминает Мария Сергеевна. – Не стало опоры, не с кем поговорить, некому рассказать о своих бедах, поделиться мыслями.
С каждым днем становилось все тяжелее. На заводе перестали привозить обед в цех, приходилось ходить в столовую. Маня запомнила, как один из работников, выступавший с речью на каком-то собрании, рухнул как подкошенный – умер на месте. Увозить трупы тоже приходилось девочкам-подсобницам. Они же убирали снег на заводской территории, дежурили на крышах цехов во время налетов. Как-то в очереди в столовой женщина, стоявшая позади Марии, увидела вшей на шапке девочки. Исхудавшая, голодная Маня пыталась было оправдаться, но женщина сказала: «Беги скорее к директору, завтра через Ладогу пойдет машина, попросись, ты ведь совсем ребенок!». Однако директор ответил жестким отказом – комсомольцев не вывозим! Потом посмотрел на девочку внимательно и велел собираться.

— Утром пришла я, куда сказали. Там машина, крытая брезентом. Женщины с детьми садились поближе к шоферу, потом стали забираться в кузов и мужчины. Меня посадили последней и прямо на ноги поставили тяжелый ящик, – вспоминает Мария Сергеевна. – Закрыли верх брезентом и поехали. На станции эвакуированных покормили и посадили на поезд в Ярославль. Маня ехала к сестре Ольге, не зная, жива ли она. Несколько раз поезд стоял в лесу, пережидая налеты фашистской авиации: был слышен гул самолетов. Наконец, Ярославль, станция Всполье. Маня, переночевав на вокзале, отправилась искать дом сестры. Дверь в комнату сестры была не заперта, дома были племянники девяти, шести и трех лет. Старшая, Лидочка, Марию узнала. Потом прибежала и Ольга.

— Сестра Ольга встала в дверях, ничего не говорит: видит, сидит беспризорник, стриженый наголо, худой – кожа да кости, грязный, – рассказывает Мария Сергеевна. – Она была моей крестной, я только и смогла крикнуть: «Кока!». Ольга сжала губы, молча побежала топить печку, раздела меня, помыла и все вещи кинула в огонь.
Несколько дней Маня пролежала в постели. Ольга плакала, глядя на нее по ночам, и тихонько шептала: «Не умирай, Маня, я покойников боюсь». И Мария постепенно поправилась. Когда сестра водила ее и детей в баню, она страшно стеснялась своей худобы, казалось, что все на нее смотрят. Когда окончательно встала на ноги, Ольга устроила ее в детский сад, где работала сама. Война продолжалась, довелось Марии Бучкиной потрудиться и на лесозаготовках, и урожай в колхозе убирать.
День Победы встретила Маня в Ярославле.

— Это было что-то неописуемое, – говорит она. – Все бежали в центр города, кричали, целовались со всеми подряд, знакомыми и незнакомыми.
Через какое-то время нашлась и мама. От Ивана она и узнала о судьбе других детей.
Как дорогую реликвию хранит Мария Сергеевна Петухова медаль «За оборону Ленинграда». В 1992 году она получила нагрудный знак «Жителю блокадного Ленинграда», а в 2005 году была официально признана участником Великой Отечественной войны.

Текст: Ирина Трофимова фото: Ирина Трофимова и из семейного альбома М.С.Петуховой