Будущие поколения должны не только знать всю правду о героической и трагической обороне и блокаде Ленинграда, но и наследовать те качества, прежде всего, силу духа, которые были у его защитников, даже детей. Когда началась война, Нина Дмитриевна Лаврова была совсем маленькой. Встретившись с этой замечательной женщиной, мы поначалу решили не говорить о блокаде Ленинграда. Но все равно воспоминания детства возвращали ее к событиям тех страшных лет.
Мой папа погиб в начале войны. Наши мамы отдавали свой хлеб детям, чтобы те выжили. Когда моя мама заболела, я продолжала за ней ухаживать. Несколько дней она была ужасно слаба. Я ухаживала за ней как могла, подавала воду в ковшике. Как-то пролила немного, и вскоре лужица превратилась в лед. А утром мама не проснулась. Она умерла 16 февраля 1942 года и похоронена на Пискаревском кладбище. Я тогда была совсем маленькой и не понимала, что такое смерть.
Я осталась совсем одна: очень хотелось есть, я накинула пальто и выбежала на улицу за хлебом. Тогда я еще не знала, как это опасно: можно было попасть под бомбежку. Да и обезумевшие от голода люди охотились за маленькими детьми. Увидев полуторку, я вскарабкалась на нее, а там по периметру был кусок дуранды – я его отломила и съела. Многие понимали, что на ту норму хлеба, которую выдавали, выжить практически невозможно. Что такое 125 грамм? Это 50% ржаной муки, остальное целлюлоза, соевые добавки, отруби, обойная пыль… Но этот бесценный кусочек хлеба был мерой жизни и мерой смерти.
После смерти мамы я попала в детский дом. Перед тем как там оказаться, успела хорошо запомнить, как соседи делили наше имущество. Помню, как из их жилья шел запах жареного. А что можно жарить в такое голодное время? Это было человеческое мясо. Сейчас вот думаю: как они меня, маленькую, тогда не съели? Я ничего у них не просила и потихоньку плакала. Они мне дали маленький кусочек мяса, который я тут же проглотила. Потом, конечно, поняла, из чего оно было сделано.
В апреле 1942 нас вывезли по «дороге жизни» в детский дом. Ладога к тому времени еще не оттаяла, весна была затяжная. Отъехав, мы сразу уснули. Меня как-то спросили: а не страшно было утонуть? Но во сне, наверное, не страшно. Позже я детально интересовалась этой темой и выяснила, что только за 2 недели на «дороге жизни» под лед ушло 126 машин. Это ужасная трагедия, до сих пор тяжело говорить…
В пути мы находились примерно 2 недели. За это время товарные вагоны не отапливались. Как нас туда погружали, я не помню. Опомнилась только тогда, когда распахнулись ворота вагона и яркое солнце ударило в глаза. Никто из нас не сидел и ничего не говорил, мы все лежали вместе – и живые, и мертвые.
Как нас привезли в Ярославскую область? В основном, детские дома были в сельской местности, поскольку там было легче выжить. Я поняла, что осталась круглой сиротой и должна всего добиваться сама, поэтому во мне выработалась такая черта характера, как самостоятельность. Нас привезли в детдом №28, в Долгополово, раньше это был Петровский район, сейчас Ростовский. Там мы провели лето, отогревались на солнышке после голодной и холодной блокадной зимы. Практически все время мы были на улице, радуясь каждому дню. Помню, одна воспитательница все время просила меня исполнить матросский танец, за это она мне давала квасу.
В конце лета нас перевели в другую деревню, в детдом №21. Это было двухэтажное здание с удобствами на улице, а через дорогу находилась зона, где сидели наши заключенные. Хотя подробностей того периода уже не помню, человеческая память избирательна. У нас не было врача, игрушек и одежды. Мы буквально купались в своих болячках: чирьи по всему телу, педикулез – чего только не было. Даже зубы мы себе сами вытаскивали – привязывали ниточку и выдергивали за нее. Чтобы хоть что-то поесть, мы бегали в лес, искали съедобную траву. Но при этом никогда не жаловались: ни-ко-гда! Мы знали, что жалеть нас некому, и терпели голод, холод и боль. И потом, у нас было не принято друг с другом делиться, мы никого не пускали в свой мир, даже воспитателей. Они тоже нас не хвалили и никогда не держали за ручку. У них был свой мир, у нас – свой. Мы были самостоятельными.
В 1944 году из нашей местности вывезли заключенных и привезли пленных немцев. Вскоре их расконвоировали, и они начали работать в карьерах, заготавливали дрова для школы и детдома. Мы рано повзрослели: команда «отбой» – и все ложились спать, «подъем» – и мы вставали. Болеешь или плохо – это никого не волновало. С 6 лет мы работали: собирали колоски в поле и никогда не задавали вопрос: «Для чего это нужно?». В 7 лет мы ворошили сено, спали на деревянных топчанах, где нам набивали матрасы и подушки. В 8 лет нам показали, как полоть, и мы были обязаны делать эту работу, а в 9-10 лет пилили и кололи дрова, носили воду. Бывало, зимой кто-нибудь поскользнется, выльет ведро и снова начинает наполнять ведра. У нас в детдоме были свиньи. Хотя, как ни странно, мы в то время никогда не ели мяса или котлет. Мне доверяли ухаживать за свиньями, и после завтрака я угоняла их на целый день. Мне жутко хотелось есть, но я терпела. Блокада, видать, закалила характер. Только вечером, когда пригоняла скот обратно, я получала обед и ужин.
Все свободное время мы проводили на улице. Зимой катались на санях – игрушек-то у нас не было. А еще, когда была маленькой, я любила бросать камушек в пустое окно второго этажа. Очень часто попадала. Мне нравилось развивать меткость, и вскоре я выработала в себе способность к спорту. Кроме того, участвовала в самодеятельности и спортивных соревнованиях.
С открытием второго фронта в нашем детдоме оказалась гуманитарная одежда. Мы так обрадовались! Помню, что мне досталось комбинированное платье и легкая шелковая жилетка. Мы тогда оделись и радовались, что такие нарядные. Но потом все куда-то исчезло. (Смеется.)
В 1948 году наш детский дом расформировали. Я и некоторые ребята попали в Переславль, в детдом «Красные зори» №3. Он считался хорошим, потому что там была жесткая дисциплина. Началась немного другая жизнь: мы были постарше, требования к нам были другие. Я любила читать, в одной из характеристик в начальных классах мне написали: «Девочка за зиму прочитала более 100 книг». Оторвать от чтения меня было невозможно: я все время рассуждала о поступках героев книг – Александра Матросова, Николая Гастелло, Виктора Талалихина, Павлика Морозова… Все думала: «А могла ли я так поступить?». Например, я хорошо метала и полагала, что, наверное, могла бы подбить вражеский танк так, как делали герои прочитанных мной книг. В общем, фантазировала, размышляла…
Мне нравилось участвовать в спортивных соревнованиях. В школе мы начали метать гранаты, а чуть позже диск, ядра и копья. Я показывала хорошие результаты в легкой атлетике. Попала в команду для участия в городских, а потом и в областных турнирах воспитанников детских домов, где заняла первое место. Нас отобрали в команду, и мы без подготовки поехали на республиканские соревнования в Вологду, где я снова заняла первое место.
Как-то раз мы поехали на всесоюзные соревнования в Москву. Там нас очень вкусно кормили, водили по экскурсиям, мы даже были в Оружейной палате Кремля. У нас была команда гимнастов и легкоатлетов. В тех соревнованиях я снова заняла первое место, и мне вручили кофейный сервиз на 12 персон. Это было очень приятно и волнительно. После соревнований мы поехали домой на поезде. В Переславле нет железной дороги, и ночью меня одну высадили на станции Берендеево, без копейки денег. Прыгая с поезда, я повредила колено, и мне было сложно дойти 25 км до Переславля. Дождавшись утра и увидев полуторку, стесняясь, попросила у водителя подвезти до детдома. Он любезно согласился. Я приехала в детдом, где меня встречал наш тренер с букетом цветов и пакетом яблок. Конечно, спорт мне помог справляться с жизненными трудностями.
После школы нас отвезли в училище радиозавода на Липовую гору. В Ярославле я с 1953 года. Там тоже училась, ездила в колхоз, работала на радиозаводе и продолжала участвовать в соревнованиях. Жила и в бараке-общежитии, потом в коммунальной квартире…. Сейчас у меня дети, внуки и правнуки.
Уже 24 года я – председатель Дзержинского районного отделения «Жителей блокадного Ленинграда», помогаю людям.
Сейчас я часто перечитываю стихи Олега Шестинского о блокаде, многие из которых он посвятил всем мамам, в том числе и моей. Они настолько автобиографичны и пронзительны!
Мне бы очень хотелось, чтобы в Дзержинском районе был установлен памятник жертвам блокады. Удивительно, почему в таком большом районе Ярославля его нет. Мы постепенно уходим из жизни, и появление такого памятника было бы последним долгом нашего поколения перед светлой памятью жертв ужасной войны.
текст: Евгений Мохов | фото: Дмитрий Савин