Пыль, тоска и кислые щи: приключения Астольфа де Кюстина в губернском Ярославле

«К нам едет ревизор!» – кому из нас не знакома эта волнующая фраза? Пожалуй, именно ревизором полагал себя маркиз Астольф де Кюстин, вознамерившийся дать беспристрастную и всеобъемлющую характеристику николаевской России в 1839 году. Впрочем, наши соотечественники не слишком торопились менять привычный уклад, чтобы произвести впечатление на маркиза. Ярославль предстает на страницах путевого дневника Кюстина как город контрастов, откуда рукой подать и до европейских столиц, и до темного Средневековья. Недоумение иностранца объяснимо: «умом Россию не понять»…

Запрещено цензурой
Любопытно, что нашумевшей книгой Кюстина «Россия в 1839 году» мы обязаны «жандарму Европы» Николаю I. Именно он, следуя примеру своей мудрой бабки Екатерины II, задумал познакомить Европу с Российской Империей, пригласив для этой цели Астольфа де Кюстина. Заядлый путешественник, французский аристократ и убежденный монархист, пользующийся популярностью у читателей, казалось, как нельзя лучше подходил для этой цели. Пожалуй, Кюстина можно было бы назвать известнейшим «блоггером» середины XIX века: до визита в Россию он опубликовал заметки о путешествиях по Швейцарии, Англии, Шотландии, Италии и Испании. Николай I, принимая у себя Кюстина, осыпал его милостями и вместе со своим сыном (будущим Александром II) провел для француза несколько экскурсий по Петербургу. Дальнейший путь маркиза пролегал по российской глубинке: за 3 летних месяца Астольф де Кюстин посетил Москву, Владимир, Ярославль и Нижний Новгород, проехал десятки уездных городков и деревень, собрав немало материала для будущей книги. Император ждал хвалебных од, но с путешествующими блоггерами даже царям надо держать ухо востро. Когда путевые заметки Кюстина, наконец, были изданы, Николай I,прочитал их на одном дыхании, в ярости швырнул книгу на пол и запретил публиковать в России… Лишь «безопасные» отрывки и контрабандные экземпляры европейского издания проникали сквозь «чугунный занавес» цензуры. Полный вариант сочинения Кюстина пришел к русскому читателю лишь спустя полтора века! Тем интереснее взглянуть на то, что так поразило любопытного иностранца и властного самодержца в реалиях «немытой России».

Крестьяне в античных сандалиях
«От края до края своих равнин, от берега до берега своих морей Россия внимает голосу Бога, которого ничто не заглушает», – так пишет Кюстин, проследовавший в тарантасе по градам и весям необъятной империи. Проезжая по Ярославской губернии, он восхищается лицами стариков, похожими на иконописные лики, и с недоумением вслушивается в «гнусавое исполнение невнятно-жалобной мелодии бурлацкой песни». Отвратительные дороги провинции, о которых не без злорадства предупреждали Кюстина столичные жители, грязные трактиры и матрацы, набитые сеном, унылые пейзажи «последней степени плоскости и обнаженности» наверняка не раз навевали путешественнику мысль поворотить коней и вновь вкусить гостеприимства императора. С особенным изумлением Кюстин описывает бревенчатые гати на дорогах – «этакий сельский паркет, вдребезги разбивающий повозки вместе с седоками, которые скачут вверх и вниз, как на качелях», а также странную привычку провинциалов красить дома и проводить ремонтные работы лишь к приезду высочайших особ. «К прибытию в Ярославль ни одна часть моей коляски не осталась в целости», – сетовал маркиз. Однако миссия путешествия оправдывала неудобства.

Любопытный француз, подмечая все на свете, спешит поделиться с европейскими читателями местной экзотикой: «Крестьяне же носят нечто вроде башмаков, грубо сплетенных из тростника; издали обувь эта отчасти походит на античные сандалии», «русские издают неприятный запах, который ощущается даже издали», «голые люди моют с мылом других голых, лежащих на раскаленных полках»…
С брезгливостью заглядывая в окна придорожных трактиров, Кюстин спешил в Ярославль, где, по собственному признанию, надеялся найти «настоящих русских». Оправдались ли эти надежды – судить читателю.

О погоде и характере
Ярославль, именуемый Кюстином «национальною столицей водных сообщений», встречал путника цветными и золочеными главами церквей, которых, здесь «немногим меньше, чем домов». Ругая однообразие русской архитектуры и «смешные претензии народа-выскочки», Кюстин признает, что Ярославль не менее живописен, чем Москва. «Впрочем, – пишет он, – город, несмотря на свое торговое значение, настолько плосок, настолько правильно расчерчен, что кажется вымершим; в нем пусто, печально и тихо».
Оставим это утверждение на совести француза, сыплющего забавными сентенциями о «северном ветре, который царит здесь всевластно и разрушительно» и о ярославском климате: «Три месяца в году буйно метет пыль, а остальное время снег». Что же касается облика центральных городских кварталов – тех самых, заметим, что ныне красуются в Списке ЮНЕСКО, то здесь иностранец не без снобизма замечает: «Внутреннее устройство русских жилищ весьма разумно; внешний же их вид, а равно общий план городов разумности лишены». В чем-то Кюстин, конечно, попадает в точку. Не без основания он высмеивает стремление во всем подражать столице: «Разве не высится в Ярославле колонна наподобие петербургской, а напротив нее – несколько зданий с аркой внизу, подражающих Генеральному штабу в столице?»

Ни живописные берега, ни ярославские «присутственные места», не интересуют мрачного Кюстина. Центральное место в ярославской главе отводится размышлениям о русском характере. «Самое обыкновенное состояние духа в этой стране – печаль, скрытая под иронией. Простонародье топит свою тоску в молчаливом пьянстве, а знать – в пьянстве шумливом». С неменьшим сочувствием говорит Кюстин и о другой незавидной особенности: «Русскому народу недостает способности любить». «Здесь вечно кого-то или чего-то опасаются, — говорит маркиз. — Суровый климат, принуждающий человека к постоянной борьбе, непреклонное правительство и привычка к шпионству делают характер людей желчным, недоверчиво-самолюбивым». Зато в отношении своих внешних данных ярославцы, вновь удостоились комплиментов, представляя чистейщий образец «русского типа красоты». «В народе этом, во всех его классах, царит некая врожденная грация, природная утонченность, — пишет Кюстин. – Повторяю уже в который раз: русские женщины чрезвычайно красивы».

Кто или что в Ярославле натолкнуло путешественника на подобные высказывания, судить не беремся. По крайней мере, в недостатке гостеприимства ярославцев едва ли можно было упрекнуть: развлекательной и экскурсионной программой для гостя из Европы занимался сам губернатор – светский лев и хлебосольный хозяин Константин Полторацкий.

В гостях у губернатора
На прием в губернаторский дворец Астольфа де Кюстина сопровождал сын главы губернии. Кюстин вспоминает: «Совсем еще мальчик, в роскошном мундире, приехал за мною в купе, запряженном четверкою лошадей». Подобная официальность вызвала тревогу путешественника, искавшего, по-видимому, «сермяжной Руси» и модной ныне аутентичности. «Это не чистокровные московиты, не настоящие бояре», – предчувствуя разочарование, писал Кюстин. Впрочем, аристократичные манеры и светский прием в семье ярославского губернатора, заставили его забыть о сожалениях. «Я мог вообразить, что нахожусь в Лондоне или в Петербурге», – с восхищением признавался гость. Супруга губернатора говорила только по-французски и, к удивлению маркиза, воспитывалась в детстве подругой его собственной бабушки! Кроме того, в затерянном между двух столиц Ярославле, оказывается, прекрасно знали книги Кюстина и не скупились на похвалы в адрес автора. Стоит ли удивляться, что атмосфера визита оказалась самой дружеской и непринужденной. Все члены губернаторского семейства наперебой приглашали Кюстина посетить их дома, брат губернаторши играл для гостя на виолончели, а зять губернатора провел гостя по Спасо-Преображенскому монастырю. «Обитель эта представляет собою приземистую крепость, заключающую внутри себя несколько церквей и мелких зданий во всяком вкусе, кроме хорошего», – с привычной язвительностью пишет Кюстин. Однако более всего гостя удивила истовая набожность спутника – светского человека, аристократа, еще недавно сыплющего французскими остротами, а теперь падавшего ниц перед алтарями и многократно целующим иконы и реликвии.

Рассуждения о загадочной русской душе ничуть не отрывали нашего француза от роскошных обедов, а губернатор Полторацкий знал в них толк! Кюстин со смаком пишет о «завтраке, переходящем в обед, – как принято на Севере», забавном слове «закуска», икре, стерляди и арбузах, но абсолютно не стремится разделить любви русских к рубленому мясу и отвратительному кислому супу.

Приглашая гостя то на чай, то на импровизированный концерт, Полторацкие очаровали маркиза своим радушием. В письме из Ярославля саркастичный путешественник признается, что «в провинции русская знать любезнее, чем при дворе», сопровождая ярославские впечатления дерзкими заметками о положении русской аристократии. Под утро Кюстин уедет в Нижний, не подозревая, конечно, что принимавшая его ярославская семья никогда не прочтет ни его книги, ни колкостей о Ярославле, ни комплиментов в свой адрес.

текст: Mария Aлександрова | фото: http://www.temples.ru, yarcenter.ru